Продолжаю перепубликацию. Лучше ничего на эту тему не написалось.
Шапка
Название: Мои дети
Автор: Белочка Тилли
Бета: fandom Moskva 2013 , Анонимный доброжелатель
Размер: драббл, 962 слова
Рейтинг: R
Категория: джен
Жанр: повседневность, история, драма
Пейринг/Персонажи: Москва, другие города
Для голосования: #. fandom Moskva 2013 - работа "Мои дети"
Текст
Было жутко. Холодно и жутко. И холодно не так, как всегда в это время года, когда знаешь, что это ненадолго. Что скоро появится уютное белое покрывало, а потом снова станет тепло.
Нет, этот холод шел изнутри и буквально вымораживал.
С Заката шли страх и ужас. Там ненавидели не только моих детей, но и мою мать, саму нашу Землю. За что? Не знаю. Наверное, за то, что мы жили не так, как они. Мы всегда были Восходом.
Сейчас уже многие мои братья и сестры были во власти чужаков. Нашим детям не удалось удержаться и они отходили все дальше на Восход. Вот уже и до меня пришельцы почти добрались. Простите меня, братья и сестры! Может, я везучая, а может не смогла воспитать своих детей, и они оставили вас...
С каждым днем исчезал уже ставший привычным шум машин и заводов, гул людского потока, запахи машинного масла и хлеба. На моих улицах опять было
тихо и пусто. Птицы, звери, все уходили. Из последних сил держались хранители, но и они, скорее всего, вот-вот уйдут. Увозили душу города — детей. Что ж, верно. Время думать не о себе, время просто спасать детей...
Оставались в гулком городе только люди, крысы и пронизывающий мусорный ветер. Люди еще во что-то верили. Верили, что все изменится к лучшему и мы выживем. Что ж, у них есть для этого причины. Пока не ушли они сами, пока стоит Крепость на Холмах, пока дышу я сама, надежда остается.
Крысы же не верили ни во что и только жрали. Что ж, четвероногим это, по крайней мере, простительно. А вот двуногим...
Со стороны из дворов в самом моем сердце раздался шум. Я пригляделась. Два человека спокойно и по-деловому убивали третьего. Рядом стояли еще несколько человек и молча смотрели. Жертва кричала и просила пощады. Я пригляделась. Двое моих сыновей убивали крысу. Мерзкую двуногую крысу. Я вздохнула с облегчением. Вчера в таком же дворе две двуногие крысы отнимали хлеб у моей дочери. Она молила о пощаде, просила пожалеть ее детей, но крысы не слушали. Я тогда закричала. Во дворе захлопали все окна и двери, но мои сыновья не услышали. Как же мне было жаль тогда, что не могу просто разверзнуть землю под ногами мерзких тварей. Ну, хоть теперь все будет правильно.
Стремительно темнело. Сейчас зажгутся узкие и острые лучи прожекторов. Эти яркие лезвия появились в моем небе еще летом. Поначалу они резали глаза и было очень тяжело, но потом я привыкла. Поняла, что иначе нельзя: вражеские стервятники разорвали бы землю. Ночи тогда стояли ясные, и спасали только эти огни да мои дети, поднимавшиеся в небо. Как бы я хотела, чтобы они не падали при этом вниз с предсмертными криками. Как бы я хотела, чтобы даже погибнув, они оставались охранять мое небо. Вон тот пожилой солдат, сумевший точно навести свою пушку, вон та девочка, сбросившая с крыши комок огня, вон тот мальчик, ночью поведший свой самолет в лобовую атаку. Я не знала, откуда они родом, но это и не имело, и не имеет значения: они все были мои дети.
Упала тихая и непроглядная ночь. А ведь так недавно мои улицы в это время вовсю сверкали огнями. А теперь только лучи прожекторов да приглушенный свет фар, отзвуки дальнего боя да шум уходящих на Восход поездов.
Даже в Крепости на Холмах темно и тихо. Хотя я знаю, что мои дети не спят. Они еще верят, и я пока верю. На этот раз уйти, чтобы вернуться — не выход.
— Держись, старшая сестра! — доносилось то с севера, то с запада. — Поверь, твои дети делают невозможное.
— Я знаю, сестрица Тверь, знаю, братец Минск. И вы держитесь. Вам труднее.
Говорят, прежней красавицы Твери уже нет совсем, а в Минске на улицах уже стоят виселицы.
— Не совсем так, сестра, — едва слышно вздохнули с запада. — Не только виселицы. У нас и собаками травят, и расстреливают прямо на улицах. Часто за то, что не той национальности.
Действительно, иных уже почти не было слышно. Значит, возможно стерли с лица земли. Ничего. Эти ... за все ответят. И те, кто допустил, кем бы они ни были, ответят. Если выживем. Если...
В один такой день я явственно почувствовала, что окунаюсь в какое-то не по-осеннему душное и тяжкое кроваво-красное марево. Как будто все вокруг залила тягучая и такая же кровавая жижа. Она казалась стоячим болотом, но затягивала словно в водоворот.
И вот уже в нём тонули окрестные здания, а люди, захлебываясь и обезумев, бросались друг на друга. И голоса... Вот кричит в колыбели ребенок, который больше не увидит свою мать. Вот плачет над письмом старая женщина. Она больше никогда не обнимет сына. Вот молодой солдат, у которого кончились патроны, встает из окопа с криком: «За Роди...» Тогда я закричала сама. Нет! Крики обезумевшей толпы перекрывали мой голос.
«Если ничего не сделать, мы пропадем», — осознание этого пришло ко мне едва ли не впервые за мою долгую жизнь. Я сама до сих пор не знаю, как у меня получилось, но я наконец смогла встать. И заглянула в эту мерзость. Что такое прочло чудовище в моем взгляде, тоже не знаю. Только камни мостовой затрещали, и оно остановилось. Словно кто-то очень сильный и добрый закрыл нас от этого ужаса. На мгновение. Но этого мгновения хватило. Мой голос зазвучал по-другому, уверенно, ровно и спокойно. Мои дети снова знали, что наше дело правое, что нас не оставят и что мы победим.
Наконец вскоре пошел снег. Это было облегчением. В такую погоду нас хотя бы не били с воздуха.
Мои дети снова и снова шли на Закат. Навстречу чужакам, навстречу смерти. А я ждала. Ждала перемен, ждала каждого из них. И боялась, что они не вернутся. Все-таки за себя не так страшно, как за детей.
И вот в одно морозное утро все затихло. Я было вздрогнула. Но это была совсем другая тишина.
— Погна-а-а-а-ли... — донеслось с Заката то ли стоном, то ли раскатившимся эхом.
Я облегченно закрыла глаза. Мы выжили. Мы выживем.